Иное небо - Страница 40

К оглавлению

Можно трубить побудку.

– Эй, парень!

– А? Вахтанг распахнул глаза. – Что? Что случилось?

– Не знаю, – сказал я. – Просто ты спишь не в самом удобном месте. Тебе куда, на поезд?

– Да... на поезд... – он добавил что-то по-грузински, махнул рукой и медленно встал, озираясь. – Как я сюда попал?

– Тебе лучше знать... Но если хочешь успеть на поезд – то надо торопиться. Идем?

– Идем, – сказал он.

Мы выцарапались по невысокому, но крутому склону овражка наверх. Туман расслоился: лощинка была полна и до краев, а здесь он подвсплыл вверх – так, что видимость вперед и в стороны открылась, а кроны деревьев, стоящих вдоль невысокой насыпи грунтовой дороги, размывались и исчезали. Остро пахло травой, землей, водой – всем сразу. Потом вдруг над головой возникло медового цвета свечение: где-то там, по другую сторону Москвы, солнце поднялось выше дымки, выше облака, скопившегося за ночь над городом, выше...

– Красиво, – сказал Вахтанг. – Знаешь, так бывает в горах, в горных долинах... Ты был на Кавказе?

– Нет, – соврал я.

– Значит, не видел... – он вздохнул сочувственно.

– Чем ты занимаешься? – спросил я.

– Занимаюсь? Я? Я занимаюсь... русской филологией. Да, русской филологией. – Он замолчал, нахмурился. – Извини, у меня что-то... Мы ведь знакомы?

– Более-менее. Позавчера, у костра – помнишь? Вино, песни...

– Да-да-да, помню, конечно же!

Сейчас в памяти его зияла приличных размеров дыра. Ни сознание, ни подсознание человека не могут мириться с таким положением, и заполнение этой дыры идет очень интенсивно. В пожарном порядке ее заваливают обрывками прошлых воспоминаний, фантазий, снов, пройдет еще час-два – и все они склеются, соединятся, срастутся в, может быть, причудливую, но вполне законченную и логичную картину. В поезде он найдет в кармане кассету с адресом и вспомнит, что именно поэтому едет в центр... и так далее.

Мы вышли на ровную, хорошо убитую грунтовку и бодро потопали вперед.

Отсюда было минут пятнадцать ходьбы до платформы, у которой останавливаются поезда, везущие рабочих из шлафтревиров к большим заводам. Человеку без документов сейчас нет более надежного способа попасть в центр города... конечно, ничего страшного не случится, если его возьмут по дороге, но лучше, чтобы кассета попала к журналистам.

Оставшийся путь мы прошли молча: он "вспоминал" себя, а я ему не мешал. На платформе было десятка два человек, и, хотя поезд был набит, как бочка сельдями, Вахтанг втиснулся в дверь. Я помахал ему рукой и перешел на противоположную платформу. Встречный поезд подошел минут через семь.

12.06.1991. 14 час.

Где-то между Волоколамском и Ржевом

– Во, – сказал фарер. – Наконец-то. А старики яйцами трясли – сушь, мол, сушь...

Мы врезались в стену дождя, как в настоящую стену. Звук ударов капель в стекло заглушил звук мотора, под колесами вода ревела. Видно было, как бурлит она, не помещаясь в переполненных кюветах.

– А вот только не было бы хуже, – продолжал фарер. – Посмывает все к пропащей матери...

Водяная пыль как-то прорывалась в кабину и кружилась, не оседая. Все машины на шоссе плелись медленно или вовсе стояли, лишь наш восьмиколесный дредноут пер по третьей полосе, презирая стихию.

– А вообще-то тебе куда? – спросил фарер. – Под такой ливень высаживать – не по-русски получается. А возле того танка никакой крыши на километр...

– Да, там с час ходьбы. Ферма Сметанина, не слышал?

– Неважно, покажешь.

– Так ты меня что, до места довезти хочешь?

– Нет, если ты против...

– Не против, конечно, только с какой стати?

– Так... – он пожал плечами.

Я подумал вдруг, что до сих пор не знаю его имени. Как, впрочем, и он моего. Дорога. Обычное дело.

Навстречу с ревом пронесся красно-черный двухэтажный "Хефлинг". Следом – еще один. Мне показалось, что за непрозрачными снаружи стеклами мелькнули детские мордашки. Фарер мотнул головой:

– Детишек из лагерей забирают. Волнуются родители...

– У тебя-то есть?

– Жена на восьмом месяце...

– О-о...

– То-то и оно. Короткие рейсы беру, чтобы день-два – и назад. Денег почти никаких, конечно... не то что раньше: до Владика и обратно – семь с половиной плюс за скорость полторы-две. Дом построили без долгов, обставили, прошлым летом в Ницце два месяца... отец с матерью приезжают плачут. Ну, мол, за что боролись и все такое... долгая песня. И жалко их, и зло иной раз берет. А жену я, можно сказать, на дороге нашел: выпал фрахт в Грецию – ну, понятно, через Румынию. А в Румынии дороги плохие, узкие, машин много – еле тащимся. Девчонки две голосуют, никто их не берет, ну, а мы подобрали... Так и съездили в Салоники, обратно приезжаем – одна сошла, а другая не хочет, да и я ее отпускать не хочу – прилипли друг к дружке, и все. Что делать – поехали домой. А я тогда в казарме жил, копил деньги на этого вот крокодила, – он похлопал по баранке, – пять человек в комнате, и никуда не денешься. Месяца три мы так прожили, спать всем мешали, потом уж смогли отдельную комнатку снять. Ну, дальше больше... а детей все нет и нет. Куда только не обращались. А в Ницце подружились с иркутским фирмачом, он говорит: какие проблемы! Оказывается, есть специальный курорт где-то в горах, от Иркутска еще два часа вертолетом. И в сентябре она туда полетела. Месяц пробыла, вернулась, а в ноябре уже – ага! Попалась! И вот теперь бы только жить и жить, черт бы всю эту заморочь побрал...

– Да уж... – я почесал лоб. Мне вспомнилась Тува.

– Вот он, твой танк, – сказал фарер.